О теории эволюции написаны тома книг, проводятся постоянные исследования, практически каждый день происходит ввод новой научной информации, но при этом для широкой аудитории эта тема остается очень спорной и даже болезненной.
Многие люди даже готовы признать, что человек произошел от тех самых пресловутых «обезьян». Но как только встает вопрос о появлении жизни на Земле, сразу возникает масса конспирологических теорий, и очень многие не склонны верить данным современной науки.
Если вы до сих пор сомневаетесь, кому верить, прочтите наше интервью с натуралистом, популяризатором биологии, научным коммуникатором, автором и ведущей проекта «Всё как у зверей» Евгенией Тимоновой
«Центропресс»: Сегодня мы будем говорить об эволюции живого мира. Какой ключевой довод существует в пользу того, что жизнь зарождалась именно так, как нам описывает официальная научная теория, а именно от самых простейших форм, постепенно усложняясь до уровня, который мы имеем сегодня?
ЕВГЕНИЯ ТИМОНОВА: Хорошенький вопрос - примерно на сутки ответа! Человек не только произошел от приматов, собственно, он приматом и является. Систематически мы есть обезьяна отряда приматов, узконосая. Всё у нас в этом плане хорошо. Наше сходство с нашими ближайшими обезьянами-родственниками (мы от них не произошли, но у нас общий предок, который, в свою очередь, тоже был обезьяной), разительно и очевидно. 98% процентов общих генов с шимпанзе – весомый аргумент.
Реальность такова, что все эволюционирует. Это относится, между прочим, не только к биологическим объектам, но и ко всевозможным меняющимся системам, не относящимся к области живого. Например, техническим или общественным системам. Законы эволюции едины для всего, что имеет способность меняться и таким образом развиваться.
Появление при обсуждении волнующего этапа зарождения жизни инопланетян, божественного творения и всех прочих неофициальных версий, прежде всего, объясняется тем, что у науки сейчас нет окончательного твердого объяснения каким образом из неживого возникло живое.
В какой-то момент когда-то очень давно упорядоченность элементов достигла такого уровня, что их совокупность получила свойства живого: возможность реплицироваться, воспроизводить собственные копии, и эволюционировать дарвиновским путем. Мне очень нравится такое определение жизни: «Это химическая система, эволюционирующая дарвиновским путем». Есть, например, общественные и технические системы, которые тоже эволюционируют, но они не химическиепоэтому жизнью не являются.
Каким образом произошел вот этот скачок от косной неживой материи к живой, в последующем одушевленной (какое бы значение в это слово не вкладывать), - всё еще остается предметом изучения науки. Наука ищет ответ на этот вопрос сравнительно недавно. Современная биология, во всей ее полноте, началась примерно 150 лет назад, как раз с выхода дарвиновского «Происхождения видов» и официального признания теории эволюции.
При этом сама теория – не откровение Дарвина, в ту эпоху эта идея уже витала в воздухе, поэтому самые грамотные и въедливые исследователи истории науки называют ее теория Дарвина-Уоллеса, потому что Альфред Уоллес вел параллельные исследования. Дарвин ездил по Южной Америке, а Уоллес - по Индонезии, и оба они пришли к одному и тому же выводу, что всё живое само из себя произошло, всё имело общего предка, всё эволюционировало, приспосабливаясь к самым разным условиям на самых разных концах земли, и таким образом мы из единого первопредка, маленького и очень простого организма, получили всё немыслимое разнообразие биологических форм, населяющих все части света.
Один из столпов эволюционной биологии Феодосий Добржанский, не только генетик, не только крупнейший ученый, не только автор массы открытий, но и автор крылатого выражения: «Ничто в биологии не имеет смысла, кроме как в свете эволюции». Этот человек был, кроме всех своих прочих несомненных достоинств, еще и глубоко верующим, и это совершенно гармонично совмещал эти концепции в своей могучей умной голове, ничто друг другу не противоречило. Это к вопросу о том, что мне кажется странным страдать от признания концепции эволюции.
«Центропресс»: Получается, что именно непроясненность в науке первоначального этапа перехода неживой материи в живую и момента появления первых живых организмов приводит к различным спекуляциям на эту тему?
ЕВГЕНИЯ ТИМОНОВА: Я к этому и подвожу. До того момента, пока не будет совершенно точного категоричного ответа, можно позволить и порезвиться, но подчеркну, что поиск ответа идет всего, примерно, 150 лет.
Тот факт, что в науке не появляется ответов сразу же после появления вопросов, не значит, что этих ответов вообще нет. Ученые ищут, ищут и, конечно же, найдут. Доживут ли конкретно скептики до окончательного ответа на этот вопрос или не доживут – это уже вторично, так как это - трагедия каждой частной жизни, а не драма науки в целом. Наука найдет этот ответ.
Кстати, есть еще одна штука интересная, которая немножко людей пугает: «Хорошо, вот наука рьяно взялась за объяснение реальности, но сейчас вот всё откроют, всё объяснят и зачем дальше жить? Не будет ни тайны, ни смысла, вообще ничего». Эти страхи, с одной стороны, понятны, потому что они относятся к традиционной человеческой боязни конечности: как наша жизнь конечна, так и мир конечен, и знания о нем конечны. Мы сейчас все их выгребем – и на этом наступит конец света, потому что свет держится исключительно на том, что человек чего-то не знает и пытается узнать.
Могу заверить, что в этом плане всё хорошо, потому что структура реальности, похоже, фрактальна. Каждый новый открытый слой реальности, новые ответы на вопросы, приводят только к появлению новых вопросов. Таким образом, чем больше ты открываешь, тем больше вопросов у тебя появляется. Это тот самый античный круг знаний - когда ты знаешь мало, у тебя граница знания как светлая окружность. Ее граница с темнотой – это вопрос, который возникает у тебя к этой темноте. Чем больше становится круг света знаний, тем длиннее его граница с темнотой, тем больше у тебя вопросов. Поэтому пока что развитие человечества идет по направлению увеличения количества вопросов.
В XIX веке у физиков были все ответы, потому что классическая механика объясняла всё. Казалось, что надо еще чуть-чуть открыть и вообще всё будет понятно. А потом появился Эйнштейн и сказал, что классическая физика не работает. Каждый раз человечество выходит на новый уровень познания.
Из вариантов объяснения перехода неживой материи в живую мне очень нравится концепция советского ученого Александра Любищева, суть которой в том, что, в принципе, нет границы между этими категориями «живого» и «неживого». Просто в какой-то момент по определенным причинам нарастающая сложность организации материи привела к переходу условно косной материи, которая не обладает способностью создавать собственные копии, к тому уровню организации, который таким свойством обладает. А когда ты что-то приобрел, то начинаешь этим пользоваться только потому, что у тебя получается.
Единственные проблемы, которые могут у людей возникать с теорией эволюции, которая является, по моему мнению, самой величественной и завораживающей своей всеохватностью, это просто непонимание того, как это работает. Вот с этим действительно проблемы, потому что очень трудно человеку понять, что у всего этого нет никакой ЦЕЛИ. В силу особенностей нашего мышления мы везде склонны видеть некий сценарий.
Равно как и нет никакой ТОЧКИ ОТСЧЕТА, когда что-то с чем-то слепили, жизнь вдохнули – и оно пошло. Сложно понять, что какие-то формы поддерживаются, просто потому что они это МОГУТ. Мем «Почему ты это делаешь? Потому что могу» здесь, в биологии, объясняет всё. Мы все что-то делаем - только потому что мы это можем. И как только у тебя понимание переваливает за забор стандартной иерархической логики, все становится на свои места. Но до этого, конечно, надо дорасти немножко.
«Центропресс»: Помимо непонимания как из ничего появилось что-то, есть и вторая «точка преткновения» - эволюция самих видов. Почему мы имеем такое колоссальное многообразие разных, причем самых невероятных, форм жизни? Раз нет какой-то конкретной цели, то с чем это связано?
ЕВГЕНИЯ ТИМОНОВА: Разнообразие связано с ПРИСПОСОБЛЕНИЕМ к самым разным условиям и с КОНКУРЕНЦИЕЙ за вот эти самые разные условия, потому что мало приспособиться, надо еще приспособиться лучше, чем другие желающие здесь жить. Как мы знаем, наверное, по нашему собственному повседневному опыту, если хочешь избежать конкуренции – делай что-то, что будет отличаться от всего, что делают остальные, выходи на то поле, на котором тебе не надо будет конкурировать. Например, когда меня спрашивают, какие у вас конкуренты? Я с умилением понимаю, что у программы «Всё как у зверей» просто нет конкурентов. Потому что мы в какой-то момент начали делать то, чего не делает никто, и, в общем, на этом поле наслаждаемся абсолютно полной монополией.
Жизнь на Земле возникла примерно 3,5 – 4 миллиарда лет назад, и первые миллиарды называют скучными, потому что с человеческой точки зрения жизнь тогда была чрезвычайно унылой для наблюдения, она вся была одноклеточная, очень маленькая, и с точки зрения людей, воспитанных сериалами, в ней не происходило примерно ничего. И только в последний миллиард началась многоклеточная движуха, эукариоты задали всем жару. Каким образом?
Современное многообразие жизни начало развиваться примерно полмиллиарда лет назад, мы не можем себе представить в рамках повседневного мышления, насколько это давно было. Но тем не менее, количество всего, что за это время наплодилось, поражает.
И вот тут надо указать на то, как эволюционировала сама теория эволюции с момента того, как ее сформулировал Чарльз Дарвин. Например, он настаивал на последовательности маленьких изменений.
Как выглядит эволюция в свете этого принципа? Это наследственность плюс изменчивость в условиях естественного отбора. Твой геном, твоя внешность, твои свойства, твое физическое тело меняются под действием Дарвину еще неизвестных механизмов, но сейчас мы знаем, что за это отвечают гены и генетические мутации. Эти изменения наследуются, но процесс происходит в условиях естественного отбора. ЕСТЕСТВЕННЫЙ ОТБОР – тот самый селекционер, который говорит: «А вот этого бы я оставил!». Ты остаешься, а все, кто был приспособлен хуже, отбраковываются. Такими «маленькими шажочками» за полмиллиарда появились и стрекозы, и жирафы, и всё на свете.
Последующие 150 лет внесли некоторые коррективы в эту картину, потому что она выглядела как-то нелогично: «маленькие шажочки», полмиллиарда, и такое огромное количество форм… Что-то не сходится.
Момент, когда в середине ХХ века была открыта ДНК, можно сравнить с выходом биологии в Космос. Тут-то мы увидели, что получили доступ не просто к телу, не просто к отпечаткам, а к инструкции, по которой собрано это тело, и начали читать инструкции жизни, потому что у всей жизни единая инструкция по сборке. Выяснилось, что похоже, новые признаки возникают разными другими способами, не только «курочка по зернышку», но и большими скачками, например, когда сразу у организма удваивается его геном.
Существуют мутации не точечные, а революционные – дупликация, удвоение генома. Как правило, не генома полностью, а фрагментов или отдельных генов. У тебя получается, один ген, который создает какой-то признак, делает белок, который тебе нужен, а второй ген – просто в наличии.
Такой ген может не работать, но вообще-то у вас теперь есть система, где есть основная часть и есть бэкап. И вот в этом бэкапе вы можете делать совершенно всё, что угодно, потому что он ни за что не отвечает. У вас жизненно важная функция выполняется первой копией, а вторая – это ваш пластилин для творчества. Иногда из этого пластилина ничего не получается, он так и остается молчащим геном, иногда из него получается что-нибудь вредное, и это приводит к тому, что естественный отбор говорит: «Так, вот этого удалить!» А иногда получаются шедевры, какие-то полезные признаки, которые сразу же переносят тебя на качественно новый уровень, то, что в эволюции называется ароморфозом. Это какой-то большой признак, который делает тебя совсем другим, принципиально отличающимся от своих предков.
Эволюция в современном понимании – это комбинация из маленьких изменений, точечных мутаций, обретения маленьких преимуществ, и больших изменений, когда мы поставили всё на то, что удвоение участка ДНК сработает хорошо, удвоили, и оно действительно сработало хорошо. Хотя, конечно, вероятность такого счастливого события очень-очень невысока. Путь эволюции устлан трупами тех, у кого не получилось. Всё видимое разнообразие, которое мы сейчас наблюдаем, - сплошная «ошибка выжившего». Мы не видим всех, кто не дожил до сегодняшнего дня.
«Центропресс»: Получается, что после открытия ДНК, мы «книгу жизни» можем пролистать назад и прочитать то, что было раньше? То есть, восстановить цепочку того, что происходило?
ЕВГЕНИЯ ТИМОНОВА: Совершенно верно. Бедный Дарвин по этому поводу очень страдал: всё идеально сходилось с его теорией, кроме того, что палеонтологическая летопись исправно поставляла ему доказательства теории эволюции до примерно полумиллиарда лет тому назад, а потом вообще ничего. Он понимал, что здесь у него тонкое место в теории.
Но оказалось, что именно в этот период произошла СКЕЛЕТНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ, которая позволяет хоть чему-то сохраниться до наших дней. До этого животные тоже были очень сложными, очень интересными, многоклеточными, уже здоровенными достаточно. Правда, почти ничего от них не оставалось, потому что они были слишком мягкотелые. Теперь же, когда у нас есть такой механизм как молекулярные часы, есть средняя скорость накопления появления мутаций, мы можем всю эту «книжечку» перелистать к началу. Просто смотрим на ген и видим его историю. Количество мутаций, накопленных в определенных консервативных участках генома, говорит нам о том, когда существовали предковые формы, как они выглядели, в какой момент мы разошлись с ними и так далее.
«Центропресс»: Тогда следующий вопрос возникает. Допустим, всё развивалось и усложнялось, а потом происходит ключевой момент – появляются ХИЩНИКИ, это очень важный момент в эволюции. Без хищников представить себе развитие жизни невозможно, они отвечают за конкуренцию, выживание, естественный отбор. Откуда они взялись, кому первому в голову пришло съесть соседа?
ЕВГЕНИЯ ТИМОНОВА: Первые условные три с лишним миллиарда лет, похоже, на Земле никто никого не ел. Хотя мы считаем, что бактерии нас жрут заживо, они этого не делают, у них рта нет, только плотная клеточная стенка. Они могут только выделить что-нибудь такое, что начнет вас растворять, и уже продукты вашего распада будут являться пищей бактерий, которые смогут проникать через их клеточную стенку. Таким способом в древности они все как-то друг у друга подъедали продукты распада, но никто не ел никого заживо до Кембрийского взрыва (те самые 500 миллионов лет назад!), когда разнообразие живых существ резко увеличилась, вероятно, в том числе и потому, что появились первые хищники.
Важнейшей причиной этого переломного для истории планеты события было накопление кислорода. Кислород – это огонь жизни, который позволяет ей быть более активной, и, соответственно, принимать более сложные формы. Его в какой-то момент цианобактерии насинтезировали, и все начали им пользоваться, перестали, наконец, им травиться и начали применять для благих целей, таких как усложнения и ускорения собственного метаболизма.
В тот момент, благодаря накоплению новых признаков у кого-то появилась возможность фагоцитоза, заглатывания соседних клеток. Не буду сейчас вдаваться в клеточные подробности, как от плотной бактериальной клетки произошла сложная эукариотическая клетка со способностью поглощать кого-нибудь, но в какой-то момент это произошло, то есть первое хищничество было связано с возможностью наползти, погрузить другого внутрь себя и таким образом усвоить.
Вполне возможно, этот же механизм лежал в основе самого возникновения эукариотической клетки, которая является продуктом симбиоза между разными одноклеточными организмами. Образно говоря, наша эволюция, именно эволюция нашей ветви, эукариотической, начиналась как сказка «Теремок». Была некая клетка-теремок, с возможностью выпускать из себя ложноножки для захвата и поедания. В эту первоначальную клетку набились простые бактериальные клетки, каждая со своей сверхспособностью. Одни могли участвовать в обработке кислорода и стали нашими митохондриями, с помощью которых мы дышим. Другие стали хлоропластами растений, это как раз бывшие цианобактерии, которые могут энергию света превращать в еду, в крахмал. В общем, набрав каких-то своих «одиннадцать друзей» в первоначальный клеточный теремок, появилась эукариотическая клетка, которая потом впоследствии эволюционировала во все сложные эукариотические формы жизни, которым в какой-то момент стало очень выгодно есть не только продукты распада, но и самих живых существ.
Как только у тебя появляется новый эволюционный паттерн «Смотри, я могу кого-то есть», это дает огромное преимущество в выживании. Соответственно, эта способность закрепляется в геноме и начинает совершенствоваться дальше. Так появляются первые хищники, они потом усложняются, у них появляются зубы. Первая твердая часть тела, которая появилась в процессе эволюции, – это ЗУБЫ, то есть то, что позволяет тебе кого-нибудь съесть.
Но если ты пропустил тот момент, когда можно было становиться хищником и продолжил пастись на своих «бактериальных лугах», что тебе остается делать? Тебе приходится наращивать защиту от этих первых зубов, и ты начинаешь обрастать панцирями, защитными скелетиками, спикулами, всякими иголочками, чтобы тебя не ели так активно. Так начинается та самая эволюционная гонка вооружений, когда хищник совершенствует орудие нападения, а жертва совершенствует орудие защиты. Но хищник тоже, в свою очередь, может являться жертвой нападения для более крупного хищника, поэтому ему надо совершенствовать и зубы, и панцирь.
Обе эти стратегии, когда одни охотятся, а другие пасутся, имеют свои преимущества. Когда ты пасешься, это значит, что тебе не нужно ничего выдумывать для того, чтобы добраться до своей еды. Твоя еда никуда не убегает, она стационарно растет, и ты просто знай ее да ешь. Но, с другой стороны, кто-то будет пытаться съесть тебя. Хищником тоже быть не так-то просто, потому что никто не хочет, чтобы его ели, поэтому хищник должен быть круче своей жертвы, чтобы смочь ее одолеть. Вот эти задачи как раз и являются вектором действия естественного отбора.
Хищником становился тот, кто по каким-то причинам не мог позволить себе остаться травоядным. Это к вопросу о том, почему сейчас обезьяны не становятся людьми. Казалось бы, так классно быть людьми, что ж вы, обезьяны, упускаете свою возможность?
Всегда нужно помнить, что люди – это потомки обезьян-лузеров. Обезьяны-победители в эволюционной гонке на каком-то этапе выгнали их из сокращающегося влажного экваториального леса в расширяющиеся саванны. В саваннах сложно было жить, там как раз было очень много хищников, открытое пространство, а приматам, которые изначально родом из леса, там было очень некомфортно.
Но что делать, если лесов стало меньше, а саванн стало больше? Наши дальние предки оказались на границе этих сред, и успешные обезьяны, более сильные, более приспособленные просто вытолкали их на открытые места и сказали: «Живите как хотите». Тогда этим несчастным обезьянам пришлось эволюционировать в людей. Вот точно так же произошло и с хищниками. Кто-то пасся, собирал, у него всё было хорошо, а кому-то не хватало, и он: «Ну хорошо, тогда я буду есть… А вот вас я и буду есть». Стал хищником.
«Центропресс»: Получается, что кризис помог раскрыть или приобрести новые качества, о которых ранее вообще никто и не подозревал?
ЕВГЕНИЯ ТИМОНОВА: В эволюции всё, вообще всё хорошее, что у тебя есть, появилось у тебя не от хорошей жизни. Я уже говорила, что дорога к биоразнообразию вымощена трупами тех, кто не прошел естественный отбор. Рассуждать о том, что как классно, что у тебя такие новые признаки возникли под воздействием сложных обстоятельств, могут себе позволить только выжившие во всей этой гонке.
Чем сложнее условия, в которых проходит твоя жизнь, тем более интересная адаптация, тем быстрее идет твоя эволюция и к более существенным результатам приводит. Либо ты просто вымираешь. Поэтому главное правило эволюции: приспосабливайся. Выживи, приспособившись, или вымри, пытаясь.
«Центропресс»: Многие люди отрицают принципы эволюции потому, что не видят их работы в реальной жизни. На протяжении достаточно длительного периода никто ни в кого особо не эволюционирует, по крайней мере, так, чтобы это было очевидно. Какие живущие в наше время создания могут своим присутствием в нашем мире служить доказательством правоты теории эволюции?
ЕВГЕНИЯ ТИМОНОВА: Хорошим ответом на сомнения в присутствии видимых эволюционных изменений за последние 20 тысяч лет является то, что за это время объём мозга человека уменьшился примерно на 100 кубических сантиметров. Является ли эволюционный скепсис следствием этого печального фактора или просто так совпало – неизвестно, но мозги у нас с вами уменьшились.
Здесь сработал комплекс причин. Одна из них – переход на хранение на внешних носителях. Сначала у нас появилась письменность, теперь вообще появились «облака», на которые мы можем сгрузить большую часть всего того, что раньше приходилось носить в голове.
Однако объем мозга уменьшается не у всех людей, живущих на Земле. У представителей традиционных культур, которых еще в начале ХХ века пренебрежительно называли дикарями, мозг не уменьшился! У австралийских аборигенов объём мозга остался тем же самым, который был у европейцев 20 тысяч лет назад, потому что у них нет письменности. Абсолютно всё, что нужно для выживания в австралийской пустыне, а это очень большой объём информации, надо запоминать, поэтому головы у них остались большими. Такая вот развилка по Дарвину: у тебя меняются условия – ты меняешься сам; тебя не меняются условия – ты остаешься примерно таким, каким ты был идеально к ним приспособлен.
Я думаю, что у многих из скептиков в их повседневной жизни были реальные проблемы, которые как раз ставят их лицом к лицу с моментом самой актуальной эволюции: это наши зубы-«восьмерки». Есть очень много людей, у которых «восьмерки» не вылезают, вылезают поздно, либо вылезают, но лучше бы этого не делали, потому что начинают разваливаться. Эта бытовая ситуация - результат эволюции наших челюстей и лицевого отдела: зубы в прежнем количестве теперь просто не помещаются в наших уменьшающихся челюстях. Те люди, у которых «восьмерки» просто не вылезают, обладают определенным эволюционным преимуществом перед теми, которым приходится ходить по стоматологам.
В то же время у тех самых австралийских аборигенов, которые являются самой непрерывной человеческой цивилизацией на Земле (ей по скромным оценкам 40 тысяч лет, а по смелым оценкам 60 тысяч лет), не только не уменьшилось количество «восьмерок» и размер челюсти, но ещё и дополнительные зубы, третья пара моляров, вылезают. А все потому, что одни жуют очень грубую растительную пищу, и никак не могут себе позволить уменьшение челюстей, потому что они этими челюстями, в отличие от нас, работают.
При этом человечество является единым видом, и то, что у нас на разных локусах нашего ареала накапливаются какие-то специфические изменения не делает нас представителями разных видов. Мы все едины и прекрасно друг с другом скрещиваемся: в Австралии полно метисов белых и аборигенов, они замечательно выглядят, прекрасно себя чувствуют, и вообще отличные ребята.
Чего нельзя сказать, например, о британских комарах. Это эволюция прямо «на марше»! Первое метро в мире построили в Лондоне в XIX веке. Тогда появилась система подземных тоннелей, по которым носятся поезда, и там есть какие-то лужи, которые сохраняются в подземелье вечно. Определенная часть комаров залетела туда и живет там в полной изоляции от внешнего мира. Питаются они, в общем, даже не столько пассажирами, сколько крысами, которых там тоже очень много живет.
Комар – быстро эволюционирующее существо, он размножается каждый год по много раз, поэтому его эволюция идет быстренько. За 150 лет комары в метро эволюционировали настолько, что с комарами из внешнего мира уже не могут скрещиваться. Человек создал новую нишу, которой не было раньше и немедленно появилось существо, которое к этой нише успешно приспособилось.
В проекте «Все как у зверей» мы сделали очень классный пятнадцатиминутный фильм «Арал: есть ли жизнь после смерти?» , и я там рассказывала про изменения моллюсков в Аральском море в тот период, когда оно экстренно высыхало. Это не душераздирающее повествование про то, что люди всё испортили, а про то, как работает на самом деле экология, и что эволюция – это только хорошие новости. Даже если это нехорошие новости про ваш вид.
Когда море очень резко высыхало и очень быстро нарастала соленость, исследователи видели, как меняются с каждым годом моллюски, которые там живут. По мере того, как становилось всё более и более солоно, из старого вида практически возник новый с новыми признаками. Если бы нарастание солености на этом остановилось, то у нас был бы новый вид, образовавшийся от старого предка. Но, к сожалению, соленость продолжала нарастать, в какой-то момент эти кандидаты на эволюционный прорыв погибли. Теперь из сложных животных там живут только супергалофильные рачки Артемия, а все остальные вымерли, пытаясь выжить.
Примеров действия эволюции огромное количество, и они все очень изящные, очень яркие, очень интересные, поэтому расскажу еще один.
Около 10 тысяч лет назад люди открыли для себя «волшебный мир» скотоводства. Они поняли, что животных можно не только догнать, убить и съесть, но и просто держать рядом с собой и на постоянной основе пользоваться тем, что эти животные тебе дают, в том числе молоком. Никто в дикой природе до людей-скотоводов во взрослом виде молоко не пил и никаких адаптаций для этого не имеет. Это для нас сейчас это рутина, какие могут быть проблемы? А вообще-то для всех млекопитающих это проблема, потому что необходимые ферменты вырабатываются у тебя только в период молочного вскармливания в первые недели или месяцы, у кого сколько на это отведено, а потом фермент лактаза перестает вырабатывать и всё. У людей сначала тоже так было, а потом в какой-то момент появилась мутация, которая закрепила вот этот необходимый фермент на всю жизнь. Определенная часть людей получила сверхспособность всю жизнь питаться свежим молоком и не иметь от этого кишечных проблем.
Эта мутация дала очень большое преимущество в выживании, поэтому начала очень быстро распространяться по человеческой популяции и расползлась, по крайней мере, в тех культурах, которые берут свое начало от скотоводов. Не везде равномерно по человеческой популяции это качество распределено, например, в у азиатских народов далеко не у каждому выпадает такая удача, поэтому азиаты к молоку осторожно относятся. Но в целом это как раз показатель того, как работает эволюция.
«Центропресс»: Очень многих волнует вопрос: «Почему виды не скрещиваются между собой?» Как сформировался этот защитный механизм, откуда это берется?
ЕВГЕНИЯ ТИМОНОВА: На самом деле, это не защитный механизм. У разных видов существует хромосомное несовпадение. То есть, когда у вас происходит оплодотворение, хромосомы должны поменяться своими участками. Если вы разных видов, и у вас разной структуры хромосомы, то просто нет комплиментарной половины для этого. Поэтому либо комбинация ваших генов не может создать ничего жизнеспособного, либо даже если появляется гибрид, то он стерильный, и не может размножаться дальше.
Происходит это потому, что живые организмы меняются. Как один живой организм делает следующий организм? Он воспроизводит собственный геном, комбинацию геномов, но в процессе этого появляются ошибки. Теория информации говорит о том, что никакая передача информации невозможна без ошибок, всегда что-то теряется.
Одна из самых актуальных и быстроразвивающихся областей биологии – биоинформатика как раз изучает законы передачи биологической информации, то, как мы копируем своё ДНК, как гены меняются в процессе копирования, какие новые признаки возникают, с какой скоростью это происходит.
Все живое меняется, потому что не может не меняться. Когда ты делаешь из живого еще одно живое, оно получается немножечко другим. Именно эти накапливающиеся изменения в какой-то момент делают ваши хромосомы просто несовместимыми с хромосомами других видов для дальнейшего размножения. И вы не можете больше размножаться с этим существом, 500 тысяч лет назад могли, а сейчас уже не можете.
А главным эволюционным механизмом защиты от бесплодных попыток является появление признаков, которые позволяют тебе безошибочно узнавать представителей своего вида.
Например, в Австралии есть примерно 50 видов павлиновых паучков-скакунчиков.
У представителей каждого из 50 видов на хвостике нарисовано что-то свое, он этот хвостик поднимает перед самкой, и она должна определить, её это кавалер или нет. У некоторых таких паучков на хвосте даже человеческое лицо нарисовано, прямо настоящий смайлик. При таком разнообразии похожих видов на одной территории жизненно важно спариваться с представителем своего вида - при этом самки у них все на «одно лицо» и проблема выбора повешена на них. Самец-паук будет плясать перед любой, он видит: «О, какая-то женщина, какого вида – это неважно. Я буду плясать, она там сама разберется, надо ей со мной спариваться или нет». Поэтому его видовые признаки должны быть очень яркие и понятные, чтобы не допускать межвидовой гибридизации.
Гибриды, даже если они не стерильные, являются комбинацией признаков двух видов, и в итоге не нравятся ни представителям вида отца, ни представителям вида матери, потому что все заточены на то, чтобы выбрать представителя своего вида. Единственный шанс для гибридов – найти таких же гибридов, начать с ними спариваться и, соответственно, создать новый вид, который будет иметь гибридное происхождение. Это очень редко, но, тем не менее, случается. Например, одна из европейских лягушек, которая цинично называется «съедобная лягушка», она как раз имеет гибридное происхождение от озерной и прудовой, но обычно гибриды не нравятся никому, и в этом их драма.
При этом, если гибридизация происходит, это означает, что виды не так уж давно разошлись, поэтому обратная репродуктивная комбинаторика между ними возможна.
«Центропресс»: Мы еще с вами не затронули вопрос живых ископаемых. Кто это такие, как они дожили до наших дней? И давайте поподробнее раскроем эту тему, потому что это как раз - одно из весомых доказательств в пользу теории эволюции.
ЕВГЕНИЯ ТИМОНОВА: Живые ископаемые действительно существуют. У меня даже жили их представители, ЛЕТНИЕ ЩИТНИ, замечательные ракообразные, которые сейчас являются, пожалуй, самым древним видом, все 300 млн лет сохранившимся практически вообще без изменений.
Есть еще мечехвосты океанские, они тоже очень похожи на живших 420 миллионов лет назад. Но мечехвосты все-таки менялись, то есть общая форма оставалась, а в частностях они менялись. А вот летние щитни с учетом всех палеонтологических данных остались без изменений!
Возникает вопрос: что же с твоей изменчивостью, друг-щитень, как так, почему ты ничего не накопил, почему ты не менялся? Дело в том, что все эти 300 с лишним миллионов лет щитни живут в среде, которая не меняется, в одном и том же биотопе. Это кратковременные пересыхающие лужи. У щитня очень быстрый жизненный цикл. Появляется лужа весенняя, сезон дождей, в грязи уже лежат яйца щитня. Как только яйца чувствуют появление воды, тут же немедленно из них вылупляется щитень и за две недели из яйца он вырастает до взрослого ракообразного, спаривается с другими щитнями, откладывает яйца и умирает, потому что лужа к этому моменту, как правило, пересыхает.
Для стороннего наблюдателя - это странная стратегия, но на самом деле в ней куча преимуществ. Во-первых, в этой луже нет хищников, там вообще никого нет, кроме бактерий, которые очень быстро вырастают из-за того, что лужа мелкая хорошо освещается и прогревается. Бактериальные пленки это как раз еда для щитня. Очень быстро прокрутив весь свой жизненный цикл и оставив яйца, которые могут потом годами лежать в сухой грязи и ждать следующего дождя, щитень уходит от давления естественного отбора, вынуждающего изменяться.
Выходит, что это - совершенно гениальная схема. Когда ты живешь, например, как человек или как слон, очень много лет, ты должен приспосабливаться к тому, что за эти 60-70-80 лет очень много всего изменится, и ты должен будешь уже при жизни к этому приспосабливаться. Но когда ты щитень, который живет в луже две недели, все 300 миллионов лет эти лужи абсолютно одинаковы, тебе не нужно меняться.
Хотя в ДНК щитня тоже постоянно происходят мутации и какие-то новые признаки возникают, естественный отбор отбраковывает их, потому что не надо: «У тебя и так всё хорошо». Все новые попытки это улучшить не работают, щитень идеально приспособлен к конкретной нише. И все живые ископаемые, будь то кистеперая рыба, которая живет на большой глубине, или фламинго, который живет на заиленных отмелях, тоже мало меняются.
Например, фламинго 20 миллионов лет не меняются, потому что живут в местах, где непонятно как к ним подобраться, непонятно, как там гнездиться, непонятно, как там еду добывать. Но фламинго решили все эти вопросы благодаря своей вычурной форме тела, они идеально приспособлены именно к этой нише. Больше они нигде жить не могут, но в этой нише конкурентов у них нет.
Вывод: чтобы не меняться, у тебя должна сохраняться твоя экологическая ниша, и она при этом должна быть не особо привлекательна для других, чтобы не было конкуренции за нее. Потому что если бы было миллион желающих жить в пересыхающих лужах, то тому же щитню пришлось бы меняться, чтобы с ними конкурировать, но никто не хочет. В таком случае остается просто быть верными себе.
«Центропресс»: Этот принцип работает и в человеческих обществах. Те же австралийские аборигены находились долгое время в изоляции и у них не было необходимости меняться, придумывать какие-то технологии. Другое дело Европа, где большая плотность населения и все постоянно воюют. Для того, чтобы выжить, надо всё время что-то придумывать, чтобы остаться на плаву и тебя просто не уничтожили. Поэтому законы эволюции и на социальном уровне проявляют себя…
ЕВГЕНИЯ ТИМОНОВА: В принципе человеческие культуры делятся на две большие категории: «цивилизации-выживальщики» и «цивилизации-прогрессисты». Вот европейцы - типичные прогрессисты. Мы конкурируем, мы должны становиться лучше, чем мы были вчера, лучше, чем наши соседи, лучше, чем наши дальние соседи. У нас постоянно есть какая-то точка, относительно которой мы несчастны, потому что, как нам кажется, мы недостаточно хороши, и поэтому прикладываем массу усилий для того, чтобы меняться и стать лучше.
Культуры-выживальщики придерживаются противоположной точки зрения. Они называются так не потому, что их главная задача – выжить, не в этом дело. Их главная задача – повторять то, что они делали всегда. Они, например, австралийские аборигены в среднем на удовлетворение своих потребностей (поиск еды, вопросы с жильем и другие бытовые нужды) тратят в день примерно четыре часа, а всё остальное время абсолютно свободно.
Они занимаются творчеством, общаются, медитируют на свою бесконечную австралийскую пустыню, в общем, прекрасно проводят время. Нам это трудно понять: если у тебя есть свободное время - займи его, улучши себя как-то, иди фитнесом занимайся или язык новый выучи. А у них, если ты решил все свои вопросы по выживанию, то просто сидишь и радуешься жизни. В нашей голове это не укладывается.
Для представителей таких культур-выживальщиков картина жизни – это не залезть как можно выше, а быть органичным элементом в том полотне жизни, где всё уже стоит на своих местах и всегда стояло на своих местах. Задача человека здесь – тоже оставаться на своем месте, не пытаться прыгнуть выше головы, не пытаться нарушить этот порядок. Все находится в балансе: бегают кенгуру, растут эвкалипты, ползают муравьи, живут люди. И это было всегда и всегда так будет.
Если какой-то из этих людей начнет предлагать: «А давайте дом каменный построим, будем в нем жить?», другие скажут «Здесь никогда не было каменного дома, ты что? А что скажут муравьи, а что скажут кенгуру? Это же всё поломает». Если какая-то одна из ниточек ткани жизни начинает разбухать и выпирать, то весь узор ползет, всё портится. Поэтому для таких человеческих обществ важно повторять то, что делали предки, поддерживать ход жизни, весь этот замкнутый мифологический мир. «Мифологический» в культурном смысле. Вот есть спираль, которая развивается - а вот, есть мир мифа, который замкнут, герметичен и бесконечно повторяется.
