Желание заглянуть в будущее сопровождало человечество на протяжении всей истории его развития. Несмотря на развитие науки и технологический прогресс, большинство современных прогнозов по-прежнему строятся на интуиции конкретных экспертов, уровень доверия общественности к которым зависит от их авторитета. О том, возможен ли по-настоящему научный прогноз и, если да, как он строится, читайте в интервью с исследователем общественных коммуникаций, старшим научным сотрудником Кафедры философии языка и коммуникации философского факультета МГУ им. М. В. Ломоносова — Александром Петровичем Сегалом.
«Центропресс»: Мечте о «лучшем будущем» и его планированию часто предшествует представление о «лучшем прошлом». Чем важна и потенциально опасна мечта о «Золотом веке»?
АЛЕКСАНДР СЕГАЛ: Начать надо с нашего восприятия истории. Был такой замечательный исследователь Борис Фёдорович Поршнев. Его самая известная книга, которая называется «О начале человеческой истории», вышла в 1974 году и была воспринята весьма противоречиво. Автор к тому времени умер, и в дискуссии участвовали его последователи и противники. Поршнев был одним из самых интересных и глубоких исследователей антропосоциогенеза — процесса возникновения современного человека и начала социальной истории. Он утверждал, что, занимаясь прошлым, «историческая наука, вольно или невольно, ищет путей стать наукой о будущем». Чем дальше вы хотите заглянуть в будущее, тем дальше следует смотреть в прошлое: возможность правильно видеть историю увеличивает «коэффициент прогнозируемости». Глубина прогноза зависит от глубины ретроспекции — они зеркально связаны. Часто можно услышать, что «история повторяется», хотя иногда добавляют вслед за Марксом: «…Первый раз в виде трагедии, второй раз в виде фарса». Человеку свойственно выделять инварианты, общие моменты в любых явлениях окружающего мира. В конце концов, вся наука построена на том, что вычленяется некая повторяемость, закономерность, мы отвлекаемся от конкретной формы объекта и пытаемся найти его сущность, а затем, пустившись в обратный путь, понять, в каких формах эта сущность может проявиться, какие формы может принять объект. В этом смысле человеческая история, рассмотренная именно как объект, мало чем отличается, например, от геологического процесса.
Но с другой стороны, в этой связи я всегда вспоминаю своего первого научного руководителя Виктора Алексеевича Вазюлина, который говорил, что сама сущность объекта в процессе его развития тоже меняется, тем более если речь идёт об истории, ибо она — это интегральный результат деятельности субъектов. Прогноз всегда приблизителен, и критерием его истинности выступает практика. (Замечу сразу, что речь идет не о практике в её «голом» эмпирическом смысле, а о научной практике — производстве нового знания.)
Здесь есть ещё один аспект — временной. Уже упомянутые геологические изменения происходят миллионы лет, и, естественно, они несоизмеримы с человеческой историей и тем более с жизнью индивида, и в этом отношении их можно рассматривать как константу. А вот сама история, даже двух- или трехтысячелетней давности, вполне с нашей жизнью соизмерима. Человек может соотносить себя с описанными историческими событиями и улавливать изменения, сравнивая античность, Средневековье, Новое время, настоящее. Но как сравнить это всё с будущим? Ведь его ещё нет!
Позволю себе геометрическую иллюстрацию. Через одну точку можно провести сколько угодно прямых, а вот через две точки — только одну. Иначе говоря, находясь в точке настоящего, мы можем провести в будущее сколько угодно линий, рассмотреть сколько угодно вариантов. А если у нас есть событие в прошлом, которое однозначно, без вариантов, ибо уже произошло, то линия, проведённая оттуда через настоящее, задаст тренд в будущее, сделает его более определённым. Иными словами, оглядываясь в прошлое, мы стремимся получить некую точку опоры, а уже из неё пытаемся провести линию в будущее.
«Центропресс»: Разнообразные представления о «Золотом веке» и есть эта точка опоры?
АЛЕКСАНДР СЕГАЛ: Да, в какой-то мере. Принято считать, что это отражение циклического регрессивного представления об истории: когда-то был Золотой век, потом стали времена похуже, наступил век Серебряный — люди не те, природа не та… Серебряный век сменился бронзовым, затем героическим и, наконец, совсем печальным и суровым — железным. После такого упадка мир должен прийти к гибели — т. н. «эсхатону», — а после «перезагрузки» вновь наступит Золотой век… Идея эта приписывается Гесиоду, знаменитому древнегреческому автору начала VII века до н. э. Его самое известное произведение — поэма «Теогония», то есть «рождение богов». Многое из того, что в ней написано, мы знаем в виде легенд и мифов Древней Греции. Но у него есть ещё одна очень интересная поэма — «Труды и дни» (иногда название переводят как «Работы и дни»). Гесиод написал её для увещевания своего брата, который вступил с ним в тяжбу за наследство, выиграл дело, но недолжным образом обрабатывал свой надел и разорился. В то время все греки были гражданами ровно настолько, насколько были землевладельцами. Единственным трудом, достойным свободного эллина, считался земледельческий труд. Вот такой был пережиток общины.
Гесиод, призывая своего брата к благоразумию и трудолюбию, обращается к истории, как он её понимает, и описывает, что когда-то давным-давно жил на земле «золотой род», представители которого пребывали в полной гармонии друг с другом и с миром. Однако отношения между людьми и отношения с природой становились всё хуже…
«Создали прежде всего поколенье людей золотое
Вечноживущие боги, владельцы жилищ олимпийских.
<…> Землю теперь населяют железные люди. Не будет
Им передышки ни ночью, ни днем от труда и от горя,
И от несчастий. Заботы тяжелые боги дадут им».
Обратите внимание, Гесиод говорит именно о «золотом поколении», а точнее — о «золотом роде», который вымер, уступив землю серебряному роду, и далее в перечисленном порядке до современного автору железного рода. Для смены ситуации (кстати, не в лучшую сторону) предыдущий род должен целиком вымереть. Соответственно, и возвращение к началу мыслилось как возвращение к исходному Золотому роду — иначе говоря, то же, как и замена железной общины золотой с вымиранием первой. Кстати, картина идеального государства Платона тоже предполагает физический конец, вполне естественный для того времени. Ведь «золотой род» — носитель идеального порядка — может и должен уйти в небытие одним из способов: либо уступив менее совершенным родам своё место в общинном его понимании — землю, от которой при жизни род неотделим; либо уйти вместе с ней, как в Атлантиде. В этом смысле вызывает лишь недоумение тот пыл, с которым «атлантология» разыскивает свой виртуальный объект, не желая признавать его утопией, считая реальным утопленным островом.
«Центропресс»: Александр Петрович, но такие тезисы высказывали и некоторые политики в 90-е годы: должно смениться поколение, и только после этого возможны какие-то изменения общественной жизни. Эта идея не умерла, она до сих пор где-то крутится, её используют, в том числе и в публичном пространстве…
АЛЕКСАНДР СЕГАЛ: Это несколько другая идея, хотя и слегка похожая. У российских «младореформаторов» это всё-таки не род, а возрастное поколение, группа одного возраста плюс-минус 10 лет. У Гесиода же речь идет именно о роде как о совокупности поколений, имеющей общего предка. Слово «поколение» — это вольность переводчика В. В. Вересаева. То есть, грубо говоря, один род вымер, другой на его место пришёл. Конкретное сообщество могло существовать только в одном состоянии, изменение которого означало, что должен был измениться сам участник этого состояния, то есть род. Нам, современным людям, очень сложно понять эту мысль.
Афины классического периода — это не город и не государство, и не город-государство, это особая территориальная община, трансформировавшаяся из общины родовой. Она живёт по своей собственной, нам не всегда понятной, логике. Вы знаете, кто назывался идиотом в общине? Человек, который работал только на себя и не принимал участия в жизни общества. Он не голосовал, не приходил на собрания и так далее. В греческом языке слово «идиотикос» до сих пор означает «частный».
Цикличное представление об истории, тесно связанное с общинной организацией, просуществовало достаточно долго не только в античном мире, но и у других древних народов, например, у германцев, пока в Риме не началось разрушение общинной собственности.
В античном мире действовали простые правила: «У тебя есть земля — ты член общины. У тебя нет земли — ты не член общины». Самое страшное наказание для античного человека — остракизм — изгнание из общины, потому что ты перестаешь быть членом рода. Община была вынуждена исторгать вовне часть своих членов, поскольку население росло, а земли на всех не хватало. Именно поэтому греки колонизировали окружающие территории, дойдя до Северного Причерноморья.
По мере формирования большой Римской республики, а затем и империи, началось движение еще больших масс людей — военных, чиновников, купцов, ремесленников… Люди стали мыслить и географически, и исторически по-другому. Римский гражданин уже не видел катастрофу в том, чтобы оторваться от родовой территории. А рухнула общинная система земельной собственности после победы второго триумвирата над республиканцами в битве при Филиппах (осень 42 г. до н. э.). В 41 году до н. э. Октавиан по договорённости с Антонием стал наделять ветеранов армии триумвиров землёй, отбирая её у общин и землевладельцев. Римляне окончательно поняли, что они ни к чему не привязаны, значит, можно двинуться на поиски «Сатурнова царства» — горизонт расширился. Кстати, великие поэты Вергилий и Гораций тоже попали под этот каток: у Горация, который был еще и республиканцем, отняли имение, а Вергилия чуть не убил центурион по имени Аррий, пришедший отнимать его родовое поместье по разнарядке. Возможно, отчасти поэтому они стали родоначальниками современного понимания Золотого века. Они сломали старое циклическое представление, основанное на общинной логике.
Гораций в XVI эподе (напеве) советовал лучшим и смелейшим из римлян покинуть город и, не помышляя о возвращении, отправиться на те блаженные острова, которые Юпитер сохранял для «благочестивого рода» (piae genti), когда «испортил бронзой золотое время (tempus aureum)». Как видим, у Горация миф о смене родов и легенды об «островах блаженных» уживаются «с совершенно новым, нигде прежде не встречающимся, словосочетанием "золотое время" (tempus aureum), вплотную приблизившим его к понятию "золотой век"». Золотое время может наступить для любого поколения. А по Вергилию, оно может наступить везде. И, наконец, по прошествии десятилетия Вергилий приступил к написанию «Энеиды» (между 29 и 19 г. до н. э.), где идея Золотого века и была сформулирована.
«Центропресс»: Александр Петрович, на этом же очень многое строилось в дальнейшем. То же самое освоение Нового света, представление о том, что есть такой Рай на земле, куда можно приплыть и всё начать с чистого листа, начать строить цивилизацию, не повторяя ошибок прежней. Противопоставление Старого и Нового света на этом основано, согласны?
АЛЕКСАНДР СЕГАЛ: Я вам скажу, что уже в Римской империи это было. В 81 г. до н. э. один из военачальников, Квинт Серторий, решил, что сразу за Геркулесовыми столбами, то есть за Гибралтаром, существуют те самые гомеровские «острова блаженных», «Сатурново царство», где всё уже приготовлено для праведных людей. И хотя попытка провалилась (Серторий ввязался в очередную войну колоний с Римом и погиб), но вы знаете, он не сильно ошибался: всё-таки Канарские острова до сих пор считаются неплохим местом.
Таким образом, в I веке до н. э. люди разомкнули замкнутую цепь времён и стали предполагать, что должно наступить Сатурново царство. Потом иудеи и христиане стали ждать прихода Мессии. Короче, история выпрямилась в линию, приобрела нецикличную форму, и мы стали говорить о Золотом веке. Это представление гораздо более молодо, чем нам кажется. Оно моложе, по крайней мере, на 700 лет. И, в отличие от Золотого рода, имеет отношение не к прошлому, а к будущему. Золотой век — это и есть первая наивная модель будущего.
Прежде считали, что циклов истории было много, теперь же историю стали рассматривать как один цикл. Он просто разомкнулся: было начало мира, мы здесь где-то в серединке живём, и будет конец мира, когда наступит Золотой век — то ли в Граде небесном, то ли на Земле.
В дальнейшем эти две концепции социального времени — линейная и циклическая — в том или ином виде стали воспроизводиться в общественном сознании, причем не только в Европе. В принципе, они всегда комбинируются. Всё зависит от задач, которые мы решаем, и от того, получается ли у нас их решить.
«Центропресс»: Ну вот, мы поговорили о логике понимания истории и, соответственно, будущего, а теперь такой вопрос: кто такой футуролог? Это научная специальность или футурологом может быть любой, кто занимается так или иначе построением каких-то прогнозов?
АЛЕКСАНДР СЕГАЛ: Вы знаете, если б Задорнов был жив, он сказал бы: «В слове футуролог есть "фу", это что-то плохое». Что есть наука? Она обращена к некоему существующему объекту, выделила для себя этот объект и его с какой-то стороны изучает. Предположим, футурология претендует на функцию науки. Что она изучает? Она изучает будущее. А где будущее? Нет его! Как в фильме «Не горюй!» герой Фрунзика Мкртчяна говорил: «Хочешь, конфетку дам? А нету». Так вот, нет такой конфетки, потому что будущее ещё не наступило. А что есть? Есть предпосылки будущего.
Например, во времена Средневековья в Европе был рынок, были деньги, ремесленники, крестьяне, междоусобные войны. А что из этого всего можно было считать предпосылкой следующего состояния общества — современного капитализма и машинного производства?
У фантастов (авторов фэнтези в основном, но не только) есть любимая фишка — так называемый «попаданец», современный человек, который оказывается в прошлом. Его преимущество очевидно: он знает, что будет. Классический пример — «Янки при дворе короля Артура» Марка Твена. Янки знает, что будет, и пытается выстроить американский капитализм XIX века в Англии VI века.
Понятно, что люди, которые живут здесь и сейчас не знают, что именно из того, что у них есть, станет предпосылкой будущего, что станет элементом в будущей системе, а что отомрет. Поэтому очень многие говорят: «Да какая разница? Деньги всегда были!» или «Землю всегда пахали!» И это пример возврата к циклическому восприятию истории, пусть и неосознанному.
«Центропресс»: А к чему приводит такое восприятие истории?
АЛЕКСАНДР СЕГАЛ: К очень серьёзным вещам. Люди ещё дальше идут, они говорят: «Ну, человеческая природа — она вот такая». Подождите, пожалуйста, раз человеческая природа всегда такая, значит, человек был всегда? Из этого напрашивается вывод: человек создан, причем сразу таким, как сейчас. Вот это отдельная линия — креационизм (сотворённость мира) и антиисторизм. Очень многие исследователи общества отрицают историю в принципе. Они говорят: «К чему эти все исторические штучки? У человека есть глубокая травма, и вся наша жизнь — её преодоление». Какая травма? Фрейд говорит о том, что у человека травма личная. А Мирча Элиаде и Юнг говорят, что это коллективная родовая травма, которая случилась, когда человека изгнали из Рая. Им говорят: «Ну вы же учёные, какой Рай?» А они отвечают: «Ну, не Рай в прямом смысле слова, а первобытное состояние, когда человек жил в гармонии с природой». И здесь включается Просвещение, которое голосом Жан Жака Руссо говорит: «Да, человек жил хорошо, на дудочке играл, пас овец, но тут пришли…» А кто пришёл? Тоже люди пришли.
Теория общественного договора в её разных версиях тоже содержит рудимент мифа о Золотом роде. По Руссо, раньше люди были хорошие, а потом внешние обстоятельства ухудшили условия их жизни, и им пришлось поступиться свободой ради безопасности. Люди передали часть своих прав государству, дабы оно их защищало. Томас Гоббс считал, что, наоборот, все люди изначально были плохие, и была «война всех против всех». И тогда люди создали государство, чтобы оно не давало им передраться между собой. Так что есть две теории — «плохой дикарь» и «хороший дикарь», но суть одна: у человека было некое естественное дикое состояние, он его утратил и тоскует. Тот самый «потерянный Рай», «времена Оны» — некие легендарные времена, когда не было времени. Не зря же все сказочные сюжеты строятся вне времени: «в тридевятом царстве, тридесятом государстве, давным-давно» и так далее.
«Центропресс»: А как в этом контексте выглядит футурология?
АЛЕКСАНДР СЕГАЛ: Внеисторичность, «вневременье» сидят у нас в голове, а на них накладываются разномастные представления об истории. На самом деле любое из них можно отнести к одному из двух больших направлений — историзму и антиисторизму. Антиисторизм периодически вытаскивается, когда нужно сказать, что в обществе ничего не меняется, поэтому ничего специально менять не нужно. А что, европейская демократия, с тех пор как, якобы, договорились, так и существует до сих пор без изменений? Нет, всё меняется. А меняться — это страшно. Почему? А потому что мы не знаем, что будет, будущего ещё нет. Поэтому футурология, если она претендует на научность, должна определить свой объект. Если объект — будущее, то он еще не существует. Что в этой ситуации делать? Мы начинаем исследовать не будущее, а представления о будущем.
Применительно к футурологии есть ещё одна путаница. В кандидатской диссертации моего давнего хорошего знакомого из Санкт-Петербурга, Сергея Иваненкова, об этом есть очень хорошее рассуждение, опирающееся на работы советского исследователя Е. П. Никитина. Оно относится к такому понятию как «предсказание». Ситуация первая: я говорю, что в 2025 году будет открыт очередной химический элемент. Он уже существует, только мы на данный момент о нём не знаем. В данном случае мы предвидим момент, когда у человечества появится знание, которого у него ещё не было, но это — узнавание того, что фактически уже есть. Ситуация вторая: я говорю, что в 2025 году возникнет новый способ взаимоотношений между людьми, какой-нибудь супербиткоин и т. п. Вот этого на самом деле еще не существует, оно только может потенциально возникнуть.
Это два разных вида предвидения: я могу предвидеть узнавание неизвестного объекта, а могу предвидеть возникновение нового объекта. Например, Дмитрий Иванович Менделеев предугадал открытие химических элементов, а Циолковский сказал, что мы полетим к звёздам. Чувствуете разницу? Это очень важно, потому что в нашем повседневном опыте эти два вида предвидения чаще всего путаются.
«Центропресс»: Получается, что когда мы вступаем на почву прогнозов будущего, — она всегда очень зыбкая?
АЛЕКСАНДР СЕГАЛ: Да. Из-за того, что объект исследования фактически не существует или неизвестен, возможны совершенно разные представления о будущем. Некоторые люди вообще предполагают, что будущее уже есть, надо просто его открыть (вот она, первая ситуация), проникнуть в какое-то мистическое хранилище знаний о нём. Поэтому многие футурологи ведут себя как цирковые фокусники. Они говорят: «Оп! — у меня в рукаве есть будущее», — вот оно — «хопа!», выпрыгивает. А его на самом деле нет, это иллюзия.
Если человек публично утверждает, что он футуролог, самое разумное — смотреть на него, как на ярмарочного фокусника. Хорошо, если он нас дурит просто, чтоб денег заработать, а вот если он всерьёз считает, что будущее есть, тогда это уже медицинский случай. Бывает и ситуация самообмана, когда человек настолько долго дурит других людей, что сам начинает в это верить. Есть великолепный такой анекдот: «Алло, здравствуйте! Это телефон провидицы Варвары? — Да, Пётр Иванович. — Но я не Пётр Иванович. — Я знаю». К этому добавить нечего.
В результате предыдущих рассуждений мы пришли к выводу, что при первом взгляде будущее как объект исследования — это отрицательная определённость настоящего, назовём его так. Это означает, что я знаю: в будущем будет не так, как в настоящем, но как именно — не знаю.
Что мы всё-таки можем узнать? Есть возможность примерно прикинуть, что из того, что сейчас есть, является трендом будущего, элементом, который продолжит развиваться в будущем. Хочу вас отослать к прекрасной ранней повести Стругацких «Понедельник начинается в субботу», там есть великолепный эпизод.
На левой картинке изображён эпизод, когда один из героев, Саша Привалов, заходит в лабораторию — я напомню, он работал в НИИ ЧАВО (научно-исследовательский институт чародейства и волшебства), — и в одной лаборатории этого НИИ некий Луи Седловой демонстрирует изобретённую им машину времени (на велотренажёр похожа). Наш герой, вызвавшись помочь изобретателю, садится на этот агрегат, и Луи Седловой спрашивает: «Вы куда хотите поехать — в будущее или в прошлое?» Саша, конечно, хочет в будущее. А изобретатель отвечает: «Жалко. Прошлое-то уже было, а вот будущего ещё нет, поэтому единственное будущее, которое есть, существует в представлении фантастов». Гениальный ход! Так оно и есть. Будущее существует в представлении.
И вот теперь вопрос: как оно существует в представлении? Какие описания будущего возможны? Естественно, одна из самых древних форм — это пророчества. Оракул говорит: «Если ты перейдёшь реку Галис, то погибнет великое царство». Я перехожу реку, получаю по полной программе, прихожу к пророку и говорю: «Ну как же так?» А он отвечает: «Твоё ж царство погибло? Погибло! И оно было великим. Свободен! Возврат денег не предусмотрен».
В сетевом сообществе популярен глагол «вангую», то есть не отвечаю за свой прогноз, и вообще мои слова можно трактовать по-разному. Самый известный пример — Нострадамус со своими катренами: привязать можно к чему угодно, к любым событиям, гениальная вещь!
Пророчество (в английском оно называется «рrophecy») исходит из того, что всё предопределено, и задача «пророка» — исключительно истолковать эту предопределённость. Это пример самой твёрдой уверенности в том, что будущее уже существует. Здесь логика такова: если существует настоящее, существует и будущее в любой его точке, то есть Книга судеб написана, важно найти страницу. В таком случае истории точно нет. Это — самая первая форма прогноза, то есть я всего лишь угадываю, что будет.
«Центропресс»: А как отличить научно обоснованный прогноз от личных фантазий конкретного автора?
АЛЕКСАНДР СЕГАЛ: Есть более наукообразный способ, так называемый форкаст, или прогноз. Я говорю: «Знаете, наверное, будет так. Почему? А потому что линия событий идёт в этом направлении, и в будущем, скорее всего, мы придём вот в эту точку». На самом деле, не обязательно придём, потому что в другой, предыдущей точке может что-то сломаться, и мы пойдём в другом направлении.
Тот же самый Нассим Талеб, который занимается банковской аналитикой, написал своего «Чёрного лебедя» фактически о том, что нельзя ничего угадать, а угадать надо. И на констатации этого очевидного, вроде, факта заработал славу и большие деньги. До этого он на бирже кое-какие вещи угадал и на этом деле хорошо заработал. Но, знаете, с ним сейчас происходит та же самая ошибка, которую он критиковал, — «ошибка выжившего» называется. Ну, один раз угадал, второй раз, и все говорят: «Вот! Он угадывает». Нет! Он не угадывает, он угадал. Угадает ли он в следующий раз — неизвестно.
Все прогнозы, связанные с банковским сектором и решением экономических задач, — это прогнозы тренда, или поисковые прогнозы.
И, наконец, целевой прогноз представляет собой более продуманную и взвешенную точку зрения, которая исходит из того, что нам нужно. То есть я прихожу к прогнозистам и говорю: «Я хочу достичь конкретной цели, получится ли это у меня?» Это уже более серьёзно. Здесь мы фактически имеем дело с прогнозом по целям, или, как его модно называть, форсайтом.
Такой прогноз говорит не о том, что будет, и это не гадание о том, попаду я в эту точку или нет. У меня уже есть намеченная точка в будущем, и мне нужно оценить, попадает моя точка в «коридор возможностей» или нет.
Среди разновидностей прогнозов особняком стоит научная фантастика, потому что это всё-таки форма литературного творчества. Она может содержать в себе элементы и пророчества, и предвидения, и прогноза. Личные убеждения авторов тоже играют роль. Например, и Иван Ефремов, и даже братья Стругацкие исходили из того, что будет коммунистическое общество, что и история идёт туда. А англо-американская фантастика, напротив, в основном исходила, да и сейчас исходит, из неизменности капиталистического тренда: мол, в будущем люди в далёком космосе будут сидеть в космобаре и платить космодолларами. Самый яркий пример — фильм «Пятый элемент», когда люди летят на другой конец Вселенной только для того, чтобы днём искупаться в океане, а вечером посидеть в красивом, но достаточно стандартном концертном зале и послушать крутую оперную певицу.
Проблема в том, что многие прогнозисты исходят из того, что общество просто количественно расширяется, а качественно никак ни меняется. Поисковый прогноз — это всегда качественно неизменный прогноз, то есть прогноз в рамках данного качества, который оценивает только тренд. Поэтому он очень часто ошибается. По этому поводу посмотрите книги Насима Талеба, но не увлекайтесь.
«Центропресс»: Насколько можно доверять прогнозам крупнейших футурологов современности — например, Ноя Харари? Создается впечатление, что он просто отрабатывает актуальную повестку дня.
АЛЕКСАНДР СЕГАЛ: Юваль Ной Харари весьма интересен, но многословен, что наводит на мысль об ангажированности: он как бы сам себе постоянно доказывает по ходу рассуждения.
Есть так называемый парадокс Эдипа, или самосбывающийся прогноз. Вот я скажу: «Осторожно, послезавтра может случиться катастрофа», — люди начнут суетиться, готовиться к этому, и это случится или, наоборот, не случится. Если не случится, то я окажусь не угадавшим или предотвратившим? Все зависит от субъективной оценки. Если я спрогнозировал какую-то катастрофу, и её удалось предотвратить, я хороший прогнозист или плохой?
Самосбывающиеся прогнозы — это способ воздействия на сознание. Когда я говорю: «Что-то будет!» — и мы к этому готовимся — это одно, а когда я говорю: «Давайте сделаем вот это, но для этого нужно сделать кое-что другое», — это совсем иная вещь. Часто человек, который даёт прогноз, либо рассматривает себя как объект (хотим мы или не хотим, но высшие социальные силы приведут нас к определённому результату), либо (другая крайность) он рассматривает себя как высшую социальную силу: давайте-ка я поманипулирую людьми, чтобы они там засуетились, побегали, «палку в муравейник воткну». Очень трудно провести границу между объективным прогнозом и инструментом манипуляции.
«Центропресс»: А с помощью каких инструментов и технологий выстраивается прогноз будущего? Что можно сделать для того, чтобы хотя бы относительно научно спрогнозировать будущее?
АЛЕКСАНДР СЕГАЛ: На сегодняшний день выработано очень много вариантов. На мой взгляд, были два ученых, которых можно назвать реальными футурологами, людьми, занимавшимися вопросами предвидения будущего, — это Игорь Васильевич Бестужев-Лада и Александр Моисеевич Гендин. А. М. Гендин в 1970 году написал книгу «Предвидение и цель в развитии общества», которая на тот момент произвела просто «эффект разорвавшейся бомбы», там были абсолютно передовые методы. Он говорил о том, что надо исходить из необходимости изменения качества, из целеполагания. Именно это он называл научным предвидением.
Игорь Васильевич Бестужев-Лада замечал, что поисковый (трендовый) прогноз преимущественно пессимистичен. Действительно, мы все когда-нибудь умрём… Прогноз целевой, напротив, бывает до приторности оптимистичным. Ну действительно, я достигну поставленной цели, всё будет классно! Поэтому Бестужев-Лада считал, что надо искать что-то среднее. До конца жизни он как раз и занимался вопросами, связанными с поиском некоего третьего пути.
У Нассима Талеба есть по поводу прогнозов интересный образ. Он условно делит сферу человеческой деятельности на две части. Название первой — Mediocristan — на русский его перевели как «Среднестан». Талеб говорит: «Ну, вот представьте, есть такое место, где всё средненькое (вообще географические аналогии как-то особенно понятны человеку, например, фантастика часто заменяет время на место)». Здесь мы можем совершенно спокойно делать прогноз, исходя из трендов: вчера было так, сегодня вот так и завтра будет так плюс эдак. Здесь действует обычная вероятность, кривая Гаусcа. Но есть ещё и Крайнестан (Extremistan). Там все события, которые происходят, могут масштабироваться. Для этой ситуации он взял в качестве основы теорию фракталов Бенуа Мандельброта. Что такое фрактальность? Это принцип самоподобия, или рекурсии. У меня была в детстве азбука, и там на задней странице обложки сидели мишка с куклой и держали азбуку, на которой на задней странице тоже сидели мишка с куклой. Образно говоря, это принцип матрёшки.
Талеб предлагает действовать по принципу фрактальности, то есть масштабировать события. Но он же опять исходит из того, что будущее уже есть: наше маленькое настоящее похоже на наше большое будущее. Поисковый (трендовый) прогноз всё время напоминает о себе, потому что нам сложно говорить о чём-то, чего мы не знаем и не имеем здесь и сейчас.
«Центропресс»: А можно ли с помощью каких-то технологий осуществить этот самый «поиск неизвестных» — того, чего сейчас нет?
АЛЕКСАНДР СЕГАЛ: Была прекрасная история, связанная с фильмом «Назад в будущее». Я расскажу о ней в контексте двух схем, которые хочу представить.
Мы с коллегами — Сергеем Валиулиным и Денисом Левченко — довольно давно предложили схему «футурологической» игры, которую предлагали на двух программах ТВ, но, как сказал Александр Гордон, «будущее — это политика, игру не возьмут». И оказался прав. Однако в 2015 году я ее переформатировал, и уже с другими коллегами мы опробовали игру в МИСиСе в рамках студенческого фестиваля с привлечением наших специалистов. Участвовали профессор МГУ Валерий Николаевич Расторгуев, Сергей Михайлович Шуплецов, который работает в Управлении стратегического планирования крупной медицинской компании, совладелец компании «Мосвейк» Юрий Бережной и я.
За основу мы взяли фильм «Назад в будущее», ведь там постоянно возникают временные парадоксы: «Что произойдёт (произошло бы), если (бы) вдруг …» Основное действие фильма, напомню, происходит в 1985 году, по ходу сюжета герои возвращаются на 30 лет назад, в 1955 год, потом улетают на 30 лет вперёд, в 2015 год, возвращаются в параллельный, «плохой» 1985, снова в 1955, налаживают ход времени и, наконец, путешествуют на 100 лет назад, в 1885. В 2015-м Макфлай вместе со своим другом-профессором подбирает летающий антигравитационный скейт — ховерборд. Мы предложили студентам подумать, почему 2015 год наступил, а ховерборд так и не изобрели. Как была выстроена игра?
Мы взяли схему классической археологии. Как она выстраивается? Вот смотрите, у нас есть прошлое и предшествующее ему «давнее прошлое» — Plusquamperfekt — как говорят немцы: давно прошедшее время. А мы находимся в настоящем. К нам в настоящее попадает некий артефакт из прошлого. Что мы делаем?
Сначала выясняем, что это такое, для чего этот предмет использовался. Потом начинаем разбираться, как его люди смогли сделать в то время. Мы пытаемся реконструировать процессы, происходившие во времени, предшествовавшем появлению данного предмета. Происходит реконструкция линии между предшествующим, «давним» прошлым и прошлым. Такова устоявшаяся археологическая методика. А мы в рамках игры эту методику перенесли в будущее и назвали этот прием «археологией будущего».
Как это выглядит на практике? Мы берем из далёкого будущего некий гипотетический, фантастический артефакт и переносим его в настоящее. Например, в фильме «Назад в будущее» это был летающий скейт, ховерборд. Кстати, тогда, в 1985 году, только-только появились скейтборды, и режиссёр Роберт Земекис явно играл с этим образом. Мы виртуально переносим эту штуку в настоящее, изучаем её и пытаемся понять, что происходило между настоящим и той точкой будущего, из которой эта штука перенесена. То есть мы моделируем будущее, предшествующее той точке, из которой взят предмет. Фактически мы реконструируем комплекс условий создания артефакта, точно так же, как в археологии, только ось времени разворачиваем в другую сторону. По сути, это такая специфическая технология мышления, и эта методика даже зарегистрирована в Российском авторском обществе.
Согласно идее фильма, в 2015 году должен был оказаться ховерборд. Теперь представим, что Макфлай из 1985-го приходит, чтобы его забрать, а ховерборда-то нет — не изобрели! Есть попытки преодолеть гравитацию с помощью разных движителей, например, водяной струи (флайборд), но полной автономии достичь пока не удавалось. В игре мы усложнили условия, соединили две этих схемы, археологию будущего и классическую археологию, и сказали: «Давайте посмотрим, какие обстоятельства привели к тому, что ховерборд так и не появился».
Был просто великолепный мозговой штурм, в результате которого мы пришли к очень понятному и интересному выводу. Идею подал Сергей Михайлович Шуплецов. Смотрите, что произошло. В 90-е годы после распада СССР остановилась гонка вооружений. В результате политических изменений многие программы ВПК во всем мире заморозились. А что такое гонка вооружений? Это разработка средств доставки физических объектов, представляющих собою боевую часть оружия, в основном массового поражения. А что такое ховерборд? Это средство доставки физического объекта, обладающего массой. Совершенно ясно, что если бы такая технология была, то она бы точно использовалась в первую очередь в вооружениях.
А что стали доставлять вместо этого? Стали обрабатывать и доставлять информацию — и разрабатывать всю необходимую для этого инфраструктуру. Грубо говоря, от физической реальности перешли к виртуальной. Человечество стало заниматься совершенно другими, чем раньше, вещами.
«Центропресс»: То есть глобальное политическое событие вызвало «эффект домино» во всех сферах, поэтому и ховерборд не появился?
АЛЕКСАНДР СЕГАЛ: Да! Серьёзно изменилась структура научной деятельности, структура фундаментальных исследований, структура проектной деятельности. Государства перестали вкладываться в исследовательскую часть, то есть исследовательская работа стала венчурной. Почему? Это выгодно: 1 из 100 выживет — замечательно, купим у него, остальные на свой страх и риск поработают. Почему Илон Маск вылез? Потому что взялся за рискованную отрасль. Он типичный венчурный капиталист, тот человек, который может рисковать. Рискнул — получилось, купили у него. Вот кто мог предположить, что так будет?
Наша реальность, альтернативная по отношению к 2015 году, нарисованному в фильме, является следствием некоего качественного перелома, скачка. Что произошло? Просто одна из систем мира, которая казалась совершенно непоколебимой, рухнула, что повлекло за собой глобальные изменения.
Фрэнсис Фукуяма, одиозный автор, неоконсерватор и «певец капитализма», в книге «Конец истории и последний человек» (1992) утверждал, что «история остановилась». Почему? Ну, потому что, по мнению Фукуямы, капитализм — это вершина человеческого развития, мы с точки зрения социального качества уже достигли совершенства и теперь будем развиваться только количественно. То есть у нас будут те самые космодоллары, космобары, галактические доллары, галактические бары и так далее. Это я утрирую, конечно, но суть позиции такова. Помните фильм «Аватар»? Чем ситуация отличается от времен колонизации Америки? Только масштабами.
«Центропресс»: Насколько реально сформировать желаемое будущее для больших общностей людей? Какие условия для этого должны сложиться?
АЛЕКСАНДР СЕГАЛ: В обыденном сознании людей, которые не специализируются в области прогностики, сосуществует множество несвязанных «обломков» разных, часто взаимоисключающих, концепций, причем они сосуществуют весьма комфортно, не противореча друг другу. В представлении современного среднестатистического гражданина ситуация выглядит примерно следующим образом: будущее уже есть, только оно есть где-то в другом месте (вспоминаем «острова блаженных»!).
Раз будущее уже есть, то в него можно попасть, главное — найти и открыть «портал». Из этого будущего можно вынести некое средство, которое кардинальным образом изменит наше настоящее. Как вариант, это будущее может быть «не наше», оно может быть настоящим, созданным другой цивилизацией. У Стругацких, например, сквозь произведения проходят образы «странников» и «прогрессоров». Это представители более развитых обществ, которые при разных обстоятельствах могут поделиться своими достижениями с менее развитыми обществами. Вам это ничего не напоминает? Это же сказочный сюжет: пошел герой «за тридевять земель», «в тридесятое царство» и там добыл (или ему подарили) некое волшебное средство, благодаря которому его положение резко улучшается.
Итак, в самом простом и строгом варианте таких представлений о будущем я должен его угадать, но это опять же предполагает, что оно есть. В более цветастом и литературном варианте я могу туда попасть. В любом случае предполагается наличие физического или ментального портала, через который я добываю либо сведения, либо артефакты.
С другой стороны, наше представление о будущем — это уже целевой прогноз. Фокус заключается в том, что надо всегда понимать: будущее это то, что мы производим сейчас. Если человек говорит о том, что будущее уже есть, и мы можем что-то оттуда принести, значит он, во-первых, мыслит в терминах и понятиях добывающей, а не производящей экономики. А это первобытная, примитивная и вредная позиция. Она, увы, имеет корни в нашей сырьевой экономике и подкрепляется общей для мировой культуры тысячелетней традицией взгляда на труд, как на наказание.
Во-вторых, если человек мыслит таким образом, значит он не ощущает себя субъектом, то есть тем, у кого есть цель и кто эту цель реализует. Большинство из нас, к сожалению, не субъектны в полной мере, мы являемся игрушками социальных процессов. Хотя субъектность человека и человечества растёт, и это исторически неизбежно. Поэтому, на мой взгляд, сам подход к будущему должен меняться в этом направлении. Не надо угадывать, что будет. Надо здесь и сейчас формировать будущую реальность.
Надо говорить: «Я хочу, чтоб было так-то. Что мне для этого нужно сделать?» Это и есть целевой прогноз, но целевой прогноз, который рассматривается в единстве с трендами и в процессе целесообразной деятельности. Для этого нужно определить, что необходимо сделать и от чего надо отказаться. В принципе, сделать можно всё что угодно, вопрос в соотношении цели и средств.
Например, одна из распространенных утопий: «Человечество будет бессмертным». Но ведь для этого придётся уничтожить или свести на животный уровень 90% населения, только тогда бессмертным хватит ресурсов. Это уже было описано у Герберта Уэллса в «Машине времени», в эпизоде с элоями и морлоками. Он чётко показал, что те 10%, которые решат выжить за счёт 90, тоже не будут счастливы. Главным показателем качества общества является уровень развития каждого из его членов. Если 10% общества будут существовать за счёт деградации остальных — это не лучшее будущее, по крайней мере, для большинства. Поэтому технические достижения всегда идут рядом с социальными целями и социальными инструментами. Это серьёзная коллективная работа, в которой пересекаются интересы очень многих социальных групп и которая начинает выходить в сферу реальной политики.
